Назидательная проза - Страница 85

«Да сопротивлялся он, не хотел. Ну, со мной разговор короткий, — тут мой Жора ухмыльнулся многозначительно: отлегло от души. — Я ж его одним пальцем — и все».

«Нет уж, пальцем не надо, Жора, — попросил я его. — Обещаешь?»

«Ладно, бог с ним, — буркнул Жора и потянулся за пленкой. — Словами скажу».

«И слова выбирай, — посоветовал я. — Этот Вова — человек сложный. А пленку я тебе не отдам. Пусть она пока у меня полежит. Так и передай Володе: пленка, мол, твоя лежит в прокуратуре. Это будет ему самый лучший подарок».

«Ладно, Боря, спасибо тебе, Боря. А еще один вопрос тебе можно?»

«Один — можно. Я с работы, устал».

«Как же ты не сразу во всем разобрался? — простодушно спросил меня Жорик. — Дело-то, оказывается, ерундовое?»

Ну, что я мог ему ответить?

«Ты руки-то мыл со вчерашнего дня? Не мыл. Вот это меня с толку и сбило».

Оторопел мой Жорик, взглянул на свои руки и, криво усмехнувшись, соскреб с корявого ногтя следы ферромагнитной эмульсии… На этом мы давай и закончим повествование о ерундовом деле, которое я предлагаю условно назвать делом «об уточненной подлости».

— Все понятно, — сказал я Б. П. Холмскому, закрывая свой исписанный блокнот, — все понятно и очень мило, но есть у меня как у беллетриста небольшая к тебе претензия.

— Ну валяй выкладывай, — снисходительно проговорил Б.П., разминая в пальцах сигарету.

— Ты все с нами воюешь, с сочинителями, все окурки высмеиваешь — ну те самые, традиционные, найденные в самом конце, — Боря Холмский благосклонно кивнул, давая мне понять, что пояснений не требуется, — а ведь песенка твоя, случайно записавшаяся, — это тоже своего рода окурок. Счастливая случайность, не больше того. Я понимаю, по наитию работал человек, решил использовать обстоятельства, да еще с похмелья… все это у тебя мотивировано. Но подними он уровень записи не в тот момент, когда началась передача «С добрым утром», — что бы ты делал тогда со всей своей дедукцией?

— Видишь ли, какое дело, — утомленно сказал Б.П., — неважно, что там записалось, когда Володя пошел к секретеру, не это, так другое. Время утреннее, за три минуты много шумов могло вклиниться: тормоза машин, голоса на улице. Да мало ли что… Стереть-то запись он не мог.

— Вот как? — саркастически сказал я. — Ну допустим. Но, вообще-то говоря, мне не совсем понятно, зачем эта верхняя запись была загнана в самый конец.

— Во-первых, это очень достоверно, — пояснил Б.П., — а во-вторых, Вова должен был выбрать момент, когда за столом осталось как можно меньше людей. Ты удовлетворен моим объяснением?

— Вполне. Но все это совершенно не прозвучало.

— Не прозвучало? — задумчиво переспросил Б. П. Холмский. — Ну что ж, ты зайди ко мне как-нибудь через недельку. Сделаем вставки.

Я, конечно, зашел, понимая при этом, что у Бори наверняка не найдется времени для поправок и перестановок. Мне казалось сомнительным, чтоб Б.П. занялся этим нудным делом, требующим к тому же известного навыка.

Так оно и случилось.

Каждый урок — открытый

Странноватое все-таки название у этой книги, не правда ли?

Назидательная проза…

Неужто и впрямь Валерий Алексеев, писатель веселого, обаятельного, парадоксально острого дарования, намеревается назидать, то есть — прибегнем здесь к помощи обстоятельного В. И. Даля — «учить, научать, поучать, давать духовные или нравственные наставления»? Неужто и впрямь собирается он двинуть на нас армады тяжеловесных наставлений, подавить скучным здравомыслием, вскружить голову нравоучительными сентенциями в духе осьмнадцатого столетия — именно осьмнадцатого, поскольку уже в девятнадцатом веке унылая, а равно и игривая назидательность была весьма и весьма не в чести?

Назидательная проза…

Да коли так, стоит ли, право, браться за эту книгу современному молодому читателю, напуганному сентенциозностью еще в пеленках, сторонящемуся пресных нравоучений, привыкшему с иронией относиться к цветам моралистического красноречия?

Но не спешите, не спешите… Не торопитесь забывать, что именно Валерий Алексеев написал в свое время «Светлую личность» — хлесткую, несколько даже ерническую, острую, как и подобает молодежному диспуту, повесть о московском студенчестве начала шестидесятых годов. Что именно ему принадлежат повести «Люди Флинта», «Игра в жмурки», «Последний шанс «плебея» — грустноватые и язвительные одновременно «исповеди сынов века». Что в его активе «Открытый урок» и «Рог изобилия» — на удивление проницательные и рельефные «очерки» современных нравов и современных характеров. Что он, наконец, автор гротескной, полуфантастической-полупародийной истории «Кот — золотой хвост», знакомящей читателя с терзаниями, треволнениями и мечтаниями нынешнего «маленького» (непременно в кавычках!) человека…

Нет уж, не спешите с преждевременными оценками, говорю вам еще раз. Попробуйте-ка вчитаться в один, два, три абзаца. Или хотя бы пробегите их глазами: проза Валерия Алексеева, зная силу своей притягательности, снисходительно допускает и подобное легкомыслие в отношении к себе. Благо, беглого только знакомства с несколькими наудачу выхваченными фразами все равно будет достаточно: сами не заметите, как очутитесь на крепком поводке заинтересованности и уж тогда не оторветесь от книги. Да и как, правду сказать, отрываться, если одна повесть, к примеру, являет собою монтаж следственных материалов по делу об убийстве, а другая, выполненная по всем законам психологического реализма, начинается с обстоятельностью, заставляющей отложить все свои дела и читать, читать дальше: