Назидательная проза - Страница 52


К оглавлению

52

Тут стал накрапывать дождь.

— Эх, отсыреют наши дрова, — с досадой сказал Илья и прибавил скорость.

Они подъехали к реке, и в это время дождь хлынул с такой силой, что все за окнами побелело. По стеклам лились потоки воды, щетки «дворника» разгребали их, как весла.

— По-моему, мы тут переезжали, — пробормотал Илья, осторожно подводя машину к вязкому берегу.

— Нет, нет, левее! — сказал Иван Федотович — практически наугад, потому что из кабины ничего не было видно.

— Можно и левее, — согласился Илья и заработал рулем. Машина медленно въехала в воду.

— Не промочить бы галоши, — сказал Илья через пару минут. — Вы плавать умеете?

Иван Федотович вопросительно взглянул на него, но Илья не улыбался.

И тут машина стала.

— Так, — весело сказал Илья. — Приехали, вылезаем. Постойте, вы куда? — спохватился он, видя, что Иван Федотович уже берется за дверную ручку. — Зачем же так сразу?

Иван Федотович приспустил боковое стекло, высунул голову: колеса были в воде на две трети. Кругом шипела белесая вода, на том берегу, шагах в пяти, маячило что-то мутно-зеленое.

— О господи, где ж мы такую яму нашли? Здесь курица вброд переходит.

— То курица, — ответил Илья и засмеялся. Он дал задний ход, и машина, заколыхавшись, выползла на травянистый берег.

— Что ж теперь делать? — беспомощно оглядываясь, проговорил Иван Федотович. — Правее попытаться?

— Правее — обязательно вбухаемся. Да чепуха все это, Иван Федотович, не стоит ни минуты размышлений. Вот разве что дождь на три дня — тогда конечно. Соскучимся без женского общества. Впрочем, у меня тут где-то шахматы есть. Вы в шахматы играть можете?

— Могу.

— Ну это же превосходно! — сказал Илья. — Люблю играть в шахматы с незнакомцами, такой у меня хоббер.

Он пошарил в «бардачке» и достал оттуда кожаный бумажник с тисненым вензелем «И.Е.» на обложке. Внутри бумажника была шахматная доска с кармашками и с набором вставных фигур.

— А вы неплохо живете, — завистливо сказал Иван Федотович. — Всю жизнь мечтал о такой элегантной вещице.

— Могу подарить. Это я привез из Дании.

— А что вы там делали, в Дании?

— Лекции читал.

— Спасибо, не надо, — сухо проговорил Иван Федотович.

Они разыграли банальный дебют четырех коней, и Илья начал быстро и хладнокровно разменивать фигуры, упрощая позицию. Иван Федотович в этом ему не препятствовал: он не любил обилия фигур на доске, позиционной сутолоки, он всегда стремился к суховатой и четкой гармонии, где невозможен ни один упущенный вариант. Видимо, таков был вообще склад его мышления: в своих стихах, вытравляя из них все лишнее, он также добивался прозрачности и сухости, где сложность заключается не в неожиданности, а в самой простоте. В этом смысле Илья, сам того не подозревая, играл на противника.

— Признаться, я не читал вашей книги, — заметил Илья, когда Иван Федотович помедлил с ходом.

— И слава богу, — с досадой ответил Иван Федотович. Позиция была проста, но неряшлива. Видимо, никакой ясной цели у Ильи не было, он надеялся на свое хладнокровие и волю.

— Слава богу? А что так? — с любопытством спросил Илья.

— В свое время эта книга была уместна, не больше.

— И что тут плохого?

— А настоящая поэзия всегда неуместна.

— Парадокс, — констатировал Илья. — Впрочем, отчасти я с вами согласен: меня всю жизнь коробит от поэзии. Мне как-то с трудом верится, извините, ради бога, что стихи пишут серьезные люди. Вот посудите сами: «Я проникаю в суть ядра, я к звездам возношусь главою, мне нравится, того не скрою, с природой детская игра».

— Не «детская», а «вечная», — деликатно поправил его Иван Федотович. — «С природой вечная игра». Я где-то видел эти строчки. Но при чем тут поэзия?

— Ну да, конечно, — добродушно согласился Илья. — Не будем говорить о поэзии, будем говорить о стихах. Я утверждаю, что вот так абсолютизировать свои сырые полумысли мог только несерьезный человек. Я знать не знаю, кто он и что он, а уже слышу хвастливые утверждения: «Я проникаю в суть ядра». И это для ваших сотоварищей характерно. Полагаю, что Резерфорд, если бы он увлекался стихосложением, ни за что не написал бы этих строк. Ему было бы неловко.

— Возможно.

— Я в этом уверен. Прежде чем стать поэтом, нужно стать личностью — притом личностью, которая вызывала бы уважение сама по себе, и только после этого…

— Только после этого вы предоставите ей право самовыражаться?

— Приблизительно так. А точнее, только после этого я отнесусь к самовыражению этой личности с достаточным уважением.

— Великолепно! — Иван Федотович отложил шахматы на заднее сиденье. — А позвольте вас спросить: каким же это образом вы догадаетесь, личность перед вами самовыражается или нет?

— Я понял вас: вы заставляете меня признать, что руководствоваться я буду все же стихами, а следовательно, искать личность, достойную уважения, нужно в стихах, а не за их пределами.

— Именно это я и хотел сказать, — с удовольствием произнес Иван Федотович. Молодой человек начинал ему нравиться.

— Сожалею, но это устаревшая концепция. Прошли те времена, когда стихи сами по себе уже были поступком. Сейчас вербальный тип поведения уважением не пользуется. Слишком часто мы убеждались, что словам не всегда предшествуют поступки, и еще реже поступки следуют за словами. Сейчас от личности, претендующей на внимание, требуется предварительно молчаливый поступок, который будет сам за себя говорить. Если же после этого поступка останется душевных сил для писания стихов — тогда пожалуйста. Стихи — это сублимация, бумажный эквивалент золотого запаса красивых поступков — эквивалент, увы, как правило, без обеспечения. Так что тревоги ваши о девальвации поэзии не лишены основания. «Вначале было слово» — бездарный миф. Вначале было дело, поступок, а слово уже потом. Возможно, существующее количество сказанных слов уже давно не обеспечивается фондом совершенных поступков, и наступила пора помолчать. Вот почему я испытываю недоверие и враждебность к поэзии. Поэты молчать не умеют.

52