Назидательная проза - Страница 59

— Тебя никто не заставляет притворяться! — резко ответила Рита. — Промолчать — и все.

Ноздри Ильи побелели от гнева.

— Я с удовольствием промолчу, если мне представится такая возможность. А если нет — не обессудьте.

— Вы знаете, ребята, — медленно проговорила Леля, — я очень жалею, что начала этот разговор. Давайте забудем о нем. Даст бог, как-нибудь обойдется.

— Ольга Даниловна, — осторожно начал Илья, — а нельзя ли отменить это мероприятие?

Леля пожала плечами, повернулась и пошла к дому.

— М-да, — проговорил Илья, вновь принимаясь за свою «бороду». — Положеньице. И все из-за одного чудака, которому нельзя прямо сказать, что он занимается не своим делом.

— Ну как ты можешь? — со слезами на глазах воскликнула Рита. — Как ты можешь судить с такой нетерпимостью?

— Это не я сужу, — отвернувшись, сказал Илья. — Это она его судит. А ей виднее.

— Ну а если и она ошибается?

— Она не ошибается. Дело в том, Маргарита, что искусство, как любое ремесло, должно себя кормить. Грош ему цена, если оно живет на содержании. И тем более грош ему цена, если оно приносит страдание хоть одному человеку. Искусство — не привилегия, это ремесло, изделия которого должны пользоваться спросом и по возможности приносить радость, а не страдания. Я не могу примириться с утверждением, что искусство оправдывает все. Нет такого рода деятельности, который оправдывал бы любые затраты.

— О каких затратах ты говоришь?

— Странный вопрос. Тут целый человек затратил всего себя на обслуживание другого. И ты считаешь это в порядке вещей?

— Мне не нравится слово «затрата». Есть другое название этому: жертва. Добровольная жертва.

— Хорошо, пусть будет так. А кто дал ему право принимать эту жертву? Безусловно, искусство. По-э-зия. Ну так вот: с этим я не соглашусь никогда.

11

Прощание было коротким, но тягостным. Иван Федотович тоскливо недоумевал. Стоя в сенях, он долго наблюдал, как Маргарита опустошает «летнюю комнату», а Илья с ожесточенным лицом носит вещи в машину, и время от времени вопросительно взглядывал на Лелю. Но «мамуля» только пожимала плечами, всем своим видом показывая: «Я не вмешиваюсь, и ты не лезь». Тогда Иван Федотович пошел в горницу, надел зачем-то свой лучший пиджак и вышел на крыльцо в полном параде.

— Да что произошло, в конце концов? — вполголоса спросил он Лелю, которая тоже стояла на крыльце, не помогая молодым выносить вещи, но в то же время и не мешая.

— Поди и сам спроси, — коротко ответила Леля.

Иван Федотович не заставил повторять эти слова дважды. Он чинно сошел с крыльца и, поправляя на ходу галстук и манжеты, направился к машине, возле которой возился Илья, запихивавший в багажник огромный рюкзак.

— Будьте любезны объясниться, — с достоинством сказал Иван Федотович Илье. — Иначе ваш отъезд будет выглядеть оскорбительным.

Илья захлопнул багажник, обошел вокруг машины, легонько пнул ногой переднее колесо, потом повернулся к Ивану Федотовичу лицом и посмотрел ему в глаза весело и добродушно.

— Поверьте, — приложив руку к сердцу, промолвил он, — поверьте, лично мне очень жаль отсюда уезжать. Я здесь провел несколько незабываемых часов и очень рад, что познакомился с вами… Решение принадлежит не мне. Надеюсь, наше знакомство на этом не кончится.

— Я тоже очень на это надеюсь, — поклонившись, ответил Иван Федотович, и в это время к машине подошли Рита и Леля.

— Что? Что такое? — тревожно спросила Рита, перебегая взглядом с одного на другого.

— Иван Федотович обижен нашим внезапным отъездом, — охотно объяснил Илья, — и пришел со мной попрощаться.

— Иван Федотович, миленький, — залепетала Рита, взяв Гаранина за рукав, — я Ольге Даниловне все объяснила, поймите меня и простите. А что касается вашей поэмы, — она вызывающе посмотрела на Илью, — то я вас очень прошу: дайте мне ее, пожалуйста. Я только перепишу и пришлю вам по почте.

Иван Федотович был поражен. Он отступил на шаг, бросил вопросительный взгляд на Илью (Илья насупился и полез в кабину), потом на Лелю: Леля была невозмутима.

— Простите, я не совсем вас понял, — высокомерно произнес Иван Федотович, оборотившись наконец к Рите. — Поэма? Что за поэма? О какой поэме идет речь?

Рита растерялась.

— То есть как?.. — проговорила она и вдруг, сообразив, покраснела до слез. — То есть, конечно… Я просто думала…

И окончательно смолкла.

— Ну, девочка моя милая, — Леля подошла к ней, обняла ее, расцеловала. — Дай бог тебе счастья. Ты, право, этого стоишь. И вам, Илья, — она протянула ему руку черев открытое боковое окно, — всего самого лучшего в жизни, самого надежного.

Рита заплакала и, вытирая рукою слезы, забралась в кабину на заднее сиденье. Илья помахал рукой, Иван Федотович коротко поклонился, машина тронулась. Через минуту только легкий запах бензина да примятая колесами трава напоминали о приезжих.

— Как ветром сдуло, — с облегчением сказала Леля и, не глядя на оцепеневшего Ивана Федотовича, пошла к крыльцу.

— Что, умотали квартиранты? — окликнула ее со своего огорода бабка Люба.

— Да вот, как-то сразу… — отозвалась Леля. — Скучно им с нами.

— Ага, друг с дружкой им зато интересно, — бабка Люба появилась из-за навеса, над которым курился ароматный дымок. — Поди сюда, чего скажу…

Леля подошла к изгороди, разделявшей обе усадьбы.

— Я-то думала, — навалившись на изгородь и дыша Леле в лицо «духовым зельем», зашептала бабка Люба, — я-то думала, твой тошнее всех, ан бывают еще тошнее. Правду люди говорят: не тянися к богатым, богатые никому не свои. Вот и пропала девка, заест он ее совсем…