Назидательная проза - Страница 38

— Не помешаю вам? — говорит.

Головой я покачала, смотрю на него, любуюсь. Бывают же такие чистенькие, умненькие мальчики. Глаза голубые, пушок на губе. И воспитанный, видно, из хорошей семьи.

— Ну тогда я здесь свой футлярчик оставлю, — говорит он мне. — Не возражаете?

— А что у вас там? — спрашиваю.

Улыбнулся он и говорит:

— Пулемет ручной.

— Ладно, — отвечаю, — постерегу, не сомневайтесь.

Отошел кавалер. Вижу, пошутил он надо мной, инструмент у него в футляре. То ли скрипка, то ли труба какая хитрая. И как озарило меня. Что ж я, глупая, колыхаюсь? Вот и хлеб моему Толику, и удача, и настоящая жизнь. Пусть потрудится тетя Таня, определит моего Толю в хорошую музыку. Чтоб вот так, как этот мальчик, с инструментом ходил да посмеивался. С инструментом, положим, и слесарь-сантехник гуляет, тоже нужный человек, и живет хорошо, но вот чистоты в его деле нет, а главное — нет развития.

Радостно стало на душе у меня, радостно и любопытно: что-то скажет старуха на ловкость мою, как лицо у нее изменится? И короткий разговор я решила вести: можешь оформить ребенка — оформляй, ничего тут противозаконного я не вижу. А не можешь — не надо, прощай, тетя Таня, не видать тебе моей благодарности.

Минут через десять принес мальчишечка поднос, начал кушать себе да на меня поглядывать.

— Музыкой увлекаетесь? — спрашиваю.

— Да не без того, — отвечает. — А что, заметно?

И все смехом, все шуточкой, все беззлобно. Очень я к таким парням неравнодушна. Зубоскалов видала, насмешников тоже, а приветливых да веселых ребят попадалось мне очень немного. Злости в людях полно, злости и нетерпения. Разучились с другими ладить, все собой озабочены. Вот и Гришка мой был сам собой озабочен, оттого и шутки у него такие жестокие.

— Я к чему интересуюсь? — говорю я мальчишечке. — Сына своего хочу в это дело определить. Не посоветуете ли вы, к кому обратиться?

Положил мальчишка вилку свою, задумался.

— А талант у него есть?

— Да похоже, что нет. Может, и без таланта научат?

— Может, и научат. Бывают такие случаи. Только лучше, чтоб был талант: с талантом надежнее. А какой инструмент вашего мальчика интересует?

— Все равно какой, только чтобы места много не занимал и стоил недорого. Вот такой, например, как у вас в футлярчике.

— Это скрипка у меня, — говорит мне мальчишка. — Значит, надо вам к профессору Гайфутдинову. Он ужасно любит молодые дарования открывать. Но пробиться к нему практически невозможно.

Только я фамилию по буквам записала да заявку заполнила, тут как раз и Татьяна Петровна подходит. Усталая, злая, лицо землистое, глазки сверкают, волосы седые на щеках топорщатся. Как увидела она, что я не одна сижу, прямо вся затряслась от бешенства.

— А ну, — говорит она моему мальчику, — пошла отсюда, такая-разэтакая!

Удивился мальчик, тарелки свои забрал и, ни слова не говоря, пересел за другой стол. Тут только я разглядела, что девчонка это, совсем молодая девчонка, бантик на груди оттопырился. И совсем мне стало весело: слава богу, думаю, и девчонки там у них учатся. Заведет мой Толик такую невесту — будет им о чем поговорить. Это мы с Гришкой молча на садовых скамейках тискались. Ох и дура я была, молодая, ох и дура, не умела себя держать. Девушке ведь что? Ей ума большого не требуется. Ты держи себя достойно да веселый разговор говори, так твой ум постепенно и сложится.

11

— Зачем вы ее? — говорю я Татьяне Петровне. — Никому она здесь не мешала.

— Ах, оставьте, — сказала мне тетя Таня с досадой. — Все вы одинаковые, колебания от вас и суета. Нет, с мужчинами легче работать. Они, по крайней мере, знают, чего хотят, и от своего не отказываются.

— Что, скандалить клиентка приходила? — спрашиваю я ее попросту.

— А то нет! — От злости тетя Таня даже слюною брызнула. — Мало, видите ли, ей даровой красоты, подавай теперь материальные ценности. А душонки осталось всего ничего, между пальцами разотрешь. И туда же, пришла по новой оформляться. А уж горло драть здорова! Наловчилась за свои пятьдесят лет, подзаборная! «Вы мне молодость верните!» — кричит. Ишь, чего захотела, гнилушка трухлявая!

— Значит, что же, — спрашиваю я осторожно, — молодость — это вы не можете?

— Можем, отчего же, — отвечает Татьяна в сердцах. — Молодость — это здоровье, а здоровье — вещь достижимая. Но тогда ты мне обратно красоту свою подавай! А без красоты ей, видите ли, ни молодость не нужна, ни материальные ценности. Кем она была тридцать лет назад? Лягушонком, сморчком пупырчатым!

Я подождала, когда тетя Таня кончит браниться, а потом и говорю:

— Ну решилась я, тетя Таня. Есть у меня к вам эаявочка.

И гляжу на нее с опаской. Думаю, сейчас и на меня нашумит. А она вдруг сразу успокоилась.

— Решилась — и слава богу. Ну-ка дай-ка бумаги. Ох и пишешь ты, барышня. «Сыну моему…» Что там дальше? Не разберу.

— «Сыну моему Вологлаеву Анатолию музыкальный талант и удачу по скрипке, через профессора Гайфутдинова».

Сморщилось лицо у нее, как от уксуса.

— Ох грехи мои, — говорит она и садится. — Бланк испортила, грамотейка. Договоры-то от третьего лица составляются. Вот тебе новый бланк, и пиши под мою диктовку. «О предоставлении сыну ее Вологлаеву Анатолию исключительного скрипичного дарования, дающего ему право и возможность обучаться в высших музыкальных заведениях…» Лет-то ему сколько? Одиннадцать? Батюшки, да ты никак в шестнадцать лет родила? Ладно, это меня не касается. Пиши дальше, «…в высших музыкальных заведениях и в дальнейшем занимать призовые места на всех конкурсах союзного и международного значения вплоть до становления его как известного музыканта».